Леса Карелии ты сочти, на всех

сечах Суоми поспи, над озерами

пролети, петушок, золотой

с крылом разбойничьего отлива.

А то дуй со мной,

пойдем парнишку поищем,

в селе на глухой версте портняжкина сына, что в город

собрался, каменные стены увидеть, по валам

побродить, словно ласточка

алчный, с цепким взглядом,

смело следует он тревожному зову.

Не стал ли он петь в корчме?

И поет ли он жуткую

песнь Куллерво: Ты ж, курочка, белые серьги –?

Его ли это смех в зыбучих песках?

Ты ж, дремучая красота, поделена меж семью

братьями. Небеса, распахнутые

небеса повержены ниц. Стоят

леса в сиянье.

Грянут бури вот-вот, обовьют измученную

голову руки, к стене хижины он припадет,

выщиплет мох из пазов, выпишет в воздухе

наискось одно имя.

Над озерами

ты пролетел, золотой гребешок,

над болотами,

и спишь на горючем камне.

Твое крупитчато-ржаное сердце, чудная нива,

звучит, в усадьбе Юкола

дожди зацветают.

Сочти все леса Карелии, во всех

выкорчеванных снах суоми, над озерами

лети, петух в золотых перьях

на крыльях из хищного света.

Или иди со мной,

мы будем искать юношу,

того из подмастерьев сельского портного, что прочь

ушел в город, увидеть каменные дома, скользить

вдоль стен, как ласточки,

голодный,  с острым взглядом,

он бодро следует зову странствий.

Поет ли он в шинке?

Или он поет из Калевалы

страшнейшую из песен: Ах, курочка, сестра - ?

Или смеется на ветру в песчаных дюнах?

Ах, темная красота пронзает семь

ландшафтов. Небо, распахнутое

небо рушится. Леса

стоят, сияя.

Скоро в бурю, руками обняв

измученную голову, прислонившись

к стене хижины, мох вынимая из щели, он

впишет в воздух имя наискосок.

Над озерами

ты пролетел, золотой петух,

над болотами,

ночуя на камне легенд.

Твоего ржаного народа сердце, поле благое,

звучит, вокруг двора родного

расцветают дожди.